Они мчались во весь опор не ради того, чтобы обогнать друг друга. Просто так. Солнце клонилось к закату, медленно опускаясь в океан огромным красным шаром. Уже в сумерках они ворвались на конюшенный двор Уоллингема.

Пенни рывком высвободила ноги из стремян и соскользнула на землю. Чарлз снял с седла сумки, перекинул через плечо и неожиданно задохнулся.

Искра, неумолимая, огненная и знакомая, проскочила между ними.

Широко раскрыв глаз, она подхватила подол амазонки и побежала к дому. Но он легко догнал Пенни, ощущая, как кипит в жилах кровь. Его кровь. И ее.

Зная, что она испытывает то же самое.

Именно он отступил, увеличивая расстояние между ними» Невозможно унести ее в спальню или куда-то еще. Только не таким образом, хотя их дикая скачка пробудила в нем первобытный голод. Когда-то он уже взял ее после такой вот скачки. Но теперь ему следует действовать осторожнее.

Чарлз прерывисто вздохнул. Вынудил себя открыть садовую калитку и отодвинуться. Пропустить ее вперед. Позволить ей пройти по коридору в холл, прежде чем переступить порог самому.

Остановившись у двери, он ждал.

Она поняла, остановилась и оглянулась.

Чарлз кивнул:

– Увидимся за ужином.

С этим он повернулся, направился в обратную сторону, к задней лестнице, и быстро поднялся наверх.

Прочь от искушения. Искушения, которое не изменилось с годами, но выросло еще больше.

К тому времени как он вернулся в ее спальню, нервы Пенни были напряжены до предела. Ожидание – вот что изводило ее. Не просто невинное ожидание, предчувствие, предвкушение того, что должно неминуемо случиться сегодня.

Достаточно было принять решение, чтобы безумное нетерпение, подгонявшее ее по пути домой, ничуть не рассеялось – ни за четверть часа в гостиной, когда она разыгрывала перед Николасом идеальную хозяйку дома, ни за ужином, прошедшим в почти полной тишине.

Чарлз тоже не был склонен к разговорам, держа в голове совсем иное. Что же до Николаса, тот погрузился в невеселые мысли. Выглядел он ужасно, но не проявлял ни малейшего желания исповедаться.

Сняв вечернее платье, она надела ночную рубашку, выложенную на кровать Элли, уселась за туалетный столик и стала расчесывать волосы: все, что угодно, лишь бы занять руки, скрыть свое нарастающее нетерпение.

Чарлз вел себя крайне сдержанно, делая вид, что только что приехал к ужину, и позже, когда принесли чай. Выждав требуемое этикетом время, он официально откланялся и пошел к конюшне.

Там он дождется, пока Элли уйдет. Прислушается к ее шагам по задней лестнице.

– Больше ничего не понадобится, мисс?

– Нет, Элли, спасибо.

Элли присела. Пенни кивнула, наблюдая в зеркало, как уходит горничная.

И едва дверь закрылась, она поднялась, отложила щетку и посмотрела на постель… но тут же застыла.

Свечи… может, стоит их задуть? Единственная свеча у кровати и две на туалетном столике только что зажжены: они будут гореть еще несколько часов!

Много лет назад она была ханжой, как все девицы ее возраста: не смотрела сама и не хотела, чтобы смотрел он. Теперь же…

Глубоко вздохнув, она оставила свечи гореть. На этот раз ей хочется знать все, испытать все. Каждое ощущение, каждую ласку, жадно прижать их к груди и удержать навсегда.

Раздался щелчок. Она подняла глаза. Чарлз уже успел задвинуть засов.

– Пенни… – прошептал он, не сводя с нее взгляда.

Она перелетела через комнату и бросилась в его объятия. Зная, что он ее поймает. Говорить ей не хотелось.

Чарлз тихо выругался, но она сжала ладонями его щеки и стала целовать. Теперь по крайней мере он получил ответ на вопрос, ждать которого она не захотела.

Он прижался спиной к двери, принимая на себя тяжесть Пенни, и, не задумываясь, прижал ее к себе. Только чтобы сверхчеловеческим усилием оторвать от ее губ свои.

– Пен…

Она снова припала к его губам, нашла его язык своим и вдохнула огонь в его вены.

Он не понимал, что происходит: она мчалась вперед быстрее ветра, и это было глупо и небезопасно как для нее, так и для него. Он был уже почти возбужден еще до того, как вошел в комнату. Теперь же его плоть восстала, почти болезненно, демоны одолели его, а самообладание безнадежно ослабело.

И всему виной она. Опять.

Он схватил ее. Оторвал от пола и стал жадно целовать, пытаясь взять власть над ней.

Пытался. Но, к его удивлению, ничего не вышло. Она выпрямилась, оперлась локтями о его плечи и снова сжала ладонями его лицо. И стала целовать так, словно он был последним мужчиной на земле и сегодняшняя встреча была единственной.

Женщины и их страсти были его коньком, но эта… эта жадная, алчная, всепоглощающая потребность… откуда это все?

Он знал, что она его хочет, знал стой минуты, как они домчались до конюшни, не предвидел сегодня ночью никакого сопротивления. Но такое ему даже в голову не приходило.

Всего лишь поцелуй, и он задыхается, перед глазами все идет кругом, сердце колотится… что же это такое?

Она склонила голову набок, и новый поцелуй обжег его губы. Он вздрогнул. Пенни расставила ноги, сжала его бедра коленями, и внутри Чарлза что-то обрушилось. Потом его галстук словно сам собой развязался, ее руки скользнули глубже, рубашка разъехалась, и ее ладони легли на его грудь. Скользнули ниже.

Его ласкало немало куртизанок, поднаторевших в своем искусстве, но ни одно прикосновение не потрясало его так, как это. Он едва не лишился сознания.

Никогда до этих пор ни одна женщина не встречала его так, как эта. Не бросала ему подобного вызова. Отрешившись от мысли об утонченной игре, о часах, проведенных в обучении ее тому, что он узнал сам за эти годы, Чарлз едва добрался до кровати и упал на нее.

Позже.

Он перекатился, подмяв ее под себя, и это ему удалось. По крайней мере позиция. Что же до остального… в слепящей вспышке озарения он понял, где они оказались и куда она его завела. Прямо в пучину слепой похоти. Совсем как в тот раз.

Он не владел собой. И она тоже.

Губы их по-прежнему были намертво спаяны, жаркие и настойчивые. И казалось, этому поцелую не будет конца. Никогда.

Ее руки были повсюду: дергали за пуговицы и завязки… они катались по кровати, изнывая от нетерпения. Каким-то образом им удалось сбросить все. Предметы одежды фонтаном летели во все стороны. Он не помнил, как ухитрился стянуть сапоги. И она все-таки прервала поцелуй, только чтобы стащить с него бриджи. И словно в беспамятстве провела руками по его бедрам.

В ее прикосновениях чувствовались невинность, почти детское изумление, и этого оказалось достаточно, чтобы к нему возвратилось некое подобие рассудка.

Пробормотав что-то в шелк ее волос, он лег на спину и поднял ее на себя. Неожиданная смена позиции, столь новой для Пенни, поначалу ошеломила ее. Но он притянул ее к себе и вновь зажег огонь их исступленного поцелуя. Теперь он знал, что делать. Знал, что должен сделать это сейчас, прежде чем она вновь лишит его самообладания.

А это произойдет, и скоро…

Всего лишь мысль…

Он должен сейчас, сию минуту овладеть ситуацией. Ее батистовая рубашка задралась до колен и при этом запуталась между их ногами. Лиф расстегивался только на несколько пуговиц, обнажая груди. Резким рывком, не прерывая поцелуя, не прерывая бесстыдного танца их языков, он располосовал батист надвое и продолжал рвать, рвать, до самого подола. Потом она тряхнула руками, и половинки распались и были тут же забыты.

Он сжал ее талию, с наслаждением ощущая под ладонями обнаженную кожу, проник языком в рот еще глубже и стал ласкать ее груди, вздрагивая при каждом прикосновении к упругим холмикам. И стал их мять. Без всякой нежности, но с почти грубой настойчивостью. С той же жадной потребностью, с которой она цеплялась за него.

Наконец, она откинула голову, и ее великолепные волосы рассыпались живой вуалью по спине, по плечам, лаская ее, как ласкал он. И она что-то бормотала и извивалась под его руками. Требуя большего.